Карта сайта " ФизикоТехник "
Воспоминания Выпускника ФизТеха УПИ
ЕГОРОВА Юрия Вячеславовича

Егоров Юрий Вячечлавовмч Полноэкранный просмотр фотографии


ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА САМООТЧЕТА

    ...Но строк печальных не смываю.
            А.С. Пушкин
    Я заинтересовался проблемой физико-химических особенностей поведения радиоактивных веществ при крайне низких их концентрациях в водных растворах, еще будучи студентом физтеха УПИ в середине 50-х годов. Без понимания этих процессов невозможно эффективно заниматься обезвреживанием жидких радиоактивных отходов, решать радиоэкологические задачи. Это знание лежит в основе современной радиоэкологии и радиоаналитики.
    С начала XX века в этой области работали классики радиохимии, которых даже я, студент и начинающий исследователь, мог тогда перечислить почти всех "по пальцам". Это - Хлопин, Никитин, Старик, Ратнер у нас, и Хан, Панет, Фаянс - за рубежом. Позже на работы Джона (Ивана) Курбатова я обратил внимание сам, а на статьи Шуберта обратил мое внимание мой друг Владислав Николаев.
    Спустя 10 лет, после защиты диплома, уже защитив кандидатскую диссертацию и практически подготовив докторскую, я стал осознавать свое место в "неформальном и незримом колледже" исследователей, занимающихся этой проблемой. В то время я, вероятно, был знаком со всей основной (творческой, а не компилятивной) литературой по радиохимии и уверенно мог судить о направлениях исследований состояния микрокомпонентов в водных растворах. У меня в то время возник синдром первопроходца: я знал, что иду непроторенным путем, вижу цель, стремлюсь к ней; и у меня нет конкурентов или хотя бы завистников, я никому не мешаю и мне никто препятствий не чинит. Но это синдром опасный, он часто развивается у самоучек и "самоходов", которые редко признают за кем бы то ни было право считать себя их учителем.
    В сущности и у меня не было учителя в узком смысле слова, т.е. человека, который передал бы мне весь свой опыт, задумки, тайны и навыки ремесла и ограждал бы от ошибок и осложнений, которые начинающего исследователя иной раз могут завести в тупик, а то и загубить его репутацию. Тем не менее я благодарен В.В. Пушкареву, руководителю моей исследовательской группы в проблемной лаборатории п/я 329 за то, что он мне и моим коллегам (Е.В. Ткаченко, А.С. Любимову и др.) не мешал работать и доверял нашим вкусам и чутью. Кроме того, именно Владимир Вениаминович предложил нам написать статью (это была первая серьезная публикация в моей жизни) и послать ее в центральный журнал. Спустя несколько лет он предложил мне и своему аспиранту Борису Хрусталеву написать монографию, которая вышла в 1969 году (Пушкарев В.В., Егоров Ю.В., Хрусталев Б.Н. Осветление и дезактивация сточных вод пенной флотацией. М.: Атомиздат, 1969). Сергея Александровича Вознесенского (кстати, Пушкарев был его аспирантом) считаю своим учителем в "широком смысле слова" не только потому, что он предложил мне тему дипломного проекта, который я подготовил и защитил в г. Озерске на комбинате "Маяк" в 1957 году (буквально за два месяца до взрыва "банки" с радиоактивными отходами). Он был для меня своего рода "социальным учителем", эталоном русского профессора, человеком, сочетавшим в себе элитарность ума и природную демократичность в общении с коллегами.
    В аспирантуру я поступил после двух лет работы в лаборатории к Е.И. Крылову, организатору и первому декану физтеха, который буквально вскоре тяжело заболел, долго лежал в больнице, и я остался на "свободном выпасе" до самого конца аспирантского срока. У меня даже не было "своего" рабочего места - ни письменного стола, ни даже уголка в лаборатории. Видимо, Евгений Иванович не успел распорядиться перед госпитализацией, а для всего коллектива кафедры химии и технологии редких элементов я был "чужаком", так как круг моих интересов был другой, и я не вписывался в тематическую эстафету кафедры. Мне помог мой товарищ, с которым я учился в одной группе, Владимир Васильевич Вольхин, начавший учиться в аспирантуре при кафедре радиохимии раньше меня (его руководитель С.А. Вознесенский к тому времени умер); вот у него я и "арендовал" часть лабораторного стола.
Портрет
Кафедра радиохимии 1955 год
    Евгения Ивановича я тоже считаю своим учителем, хотя в аспирантуру к нему я пришел уже со своей темой и пятью публикациями. Он не нянчился со мной, а ставил в условия жесткого отбора обстоятельствами почти "по Дарвину". Буквально за три дня до ухода в больницу он поручил мне, аспиранту второго года, чтение раздела по химии лантаноидов в курсе химии редких элементов, который он в то время преподавал. Этот материал мне был знаком, как и всякому физтеху тех лет, только "в самых общих чертах". Но одно дело - что-то знать, пусть даже и хорошо, а другое - читать лекцию перед студентами, которые моложе тебя самого всего лишь лет на пять, причем не "пробную" лекцию в присутствии профессора (в этом случае студенты обычно снисходительны, видя, что и лектор подвергается экзамену), а завершать этот курс, начатый самим Крыловым, без "обратной связи", в отсутствие руководителя. Я так до сих пор не знаю, как я выглядел на этом лобном месте в педагогическом вакууме, - ведь никто мой лекторский дебют не анализировал. Но точно знаю, что именно тогда я ощутил спасительный кураж, вероятно, от безысходности, и чтение курса завершил без жалоб и позора.
    Евгений Иванович и позже, когда я уже написал диссертацию, поступил со мной подобным же образом. Он послал меня в Радиевый институт им. Хлопина в Ленинград для того, чтобы я привез оттуда отзыв. Как говорится, дед не мелочился: Радиевый институт был "гнездом" и лидером отечественной радиохимии. Имена ее корифеев я знал только из учебников. Разумеется, у меня не было там ни одного знакомого сотрудника ни на каком этаже научной иерархии. Но я даже не предполагал, что и у Е.И. там не было знакомств и "связей". Ведь Е.И. радиохимиком не был, круг его знакомств, где он пользовался высоким авторитетом, был иной: химики-неорганики, работающие в области физической химии твердого тела с соединениями редких элементов, прежде всего, ниобия, тантала и лантаноидов.
    Тем не менее, "шеф" велел, и я поехал. Меня привели в конференц-зал и поставили у доски, а у меня не было с собой вообще ничего - ни плакатов, ни плана, ведь я думал, что приеду и уже там договорюсь - что им представлять, когда и в каком виде и т.д. Одним словом, ехал "на разведку". Подобной кантаты с перепугу я больше не исполнял в жизни своей никогда, но именно тогда и там я за один день приобрел много дружественных единомышленников, с которыми меня долгие годы связывали общность научных интересов и взаимное уважение. В 1976 году меня ввели в состав редколлегии академического журнала "Радиохимия", и я регулярно ездил в Ленинград на заседание редколлегии, где присутствовали те же самые "корифеи" радиохимии, перед которыми я некогда стоял в беззащитной наготе, аки Адам после грехопадения.
   
   
Вот уже сейчас, когда я начал отсчет восьмого десятка в личной хронологии, как говорится, оглядываясь назад, могу объяснить самому себе, зачем я написал и издал свою главную книжку (Егоров Ю.В. Статика сорбции микрокомпонентов оксигидратами. М.: Атомиздат, 1975). В это время я уже был и доктором, и профессором, а в 1974 году Е.И. Крылов рекомендовал меня к избранию заведующим кафедрой. Эту монографию мне никто не заказывал, и я ее написал по какому-то внутреннему позыву: "захотелось". Тщеславием никогда не страдал, этот душевный недуг всегда считал смешным. Особой корысти тоже не видел. Тем не менее книжка вышла, многие о ней отзывались одобрительно, а сам я ее в конце концов воспринял как документ самоотчета. Позже я принял участие еще в двух научных узкоспециальных изданиях (Вольхин В.В., Егоров Ю.В., Белинская Ф.А., Бойчинова Е.С., Малофеева Г.И. Неорганические сорбенты/Ионный обмен. М.: Наука, 1981; Сухарев Ю.И., Егоров Ю.В. Неорганические иониты типа фосфата циркония. М.: Энергоатомиздат, 1983).
    В 1976 году меня избрали деканом физико-технического факультета УПИ, но при этом я оставался заведующим кафедрой. Деканство я завершил через 10 лет, а кафедрой заведовал до 1999 года в течение 25 лет. Эти годы для научной и даже для педагогической работы я считаю потерянными, хотя я продолжал писать научные и публицистические статьи и разработал больше десятка курсов физико-химического профиля.
    Если на дойной корове пахать, то не будет ни молока, ни глубокой борозды.
Этот лозунг я придумал себе, чтобы как-то оправдать (вроде бы я ни при чем, но вот обстоятельства таковы) суетную и разноплановую деятельность, в которую определила меня судьба, - смесь научной, педагогической, управленческой, воспитательной и обязательной "общественной" работы.
    Я всегда относился к обладателям любых распорядительных функций, как говорится, без слезы умиления во взоре, считая, что тот, кто умеет, тот - делает, кто не умеет, тот - поучает, а кто и этого не умеет, тот пополняет ряды методистов, контролеров, цензоров и законодателей.     В моей жизни это были не самые легкие годы. Внешне все выглядело удачно. На кафедре собрался дружный коллектив очень хороших людей, успехи кафедры (в соответствии с существовавшими тогда "правилами игры" - соцсоревнование, успеваемость, состояние поребриков дорог на "закрепленной территории" и другие "показатели") были без преувеличения выдающимися. Мы почти всегда занимали призовые места. Факультет тоже настолько привычно пребывал в призерах, что когда он во время моего деканства (не помню точно года) однажды "спустился" аж на четвертое место, то в ректорате и парткоме это было воспринято как повод для обсуждения с последующим "принятием мер к недопущению".
    И все-таки я не могу считать себя полностью причастным к этим успехам. Просто мне повезло с коллективом, который эффективно саморегулировался. Вероятно, кто-то посчитает, что я сделал неплохую карьеру, не буду спорить: "уничижение паче гордости" - это не про меня. Но за этот успех я заплатил невозобновимыми ресурсами здоровья и отказом от творческой работы, которую выполнять можно только лично и только вдали от суеты.
    У Бердяева, с которым я познакомился всего лишь немногим более десяти лет назад, я нашел следующие строки: "В новые времена иссякает в господствующем сознании творческое дерзновение. Думают о чем-то, пишут о чем-то, но были времена, когда думали и писали что-то, когда было то, о чем теперь вспоминают, о чем пишут исследования. Наша эпоха потому, быть может, так "научна", что наука говорит о чем-то, а не что-то".
    Я вдруг понял, что это касается и меня. Было время, когда я, молодой исследователь (кандидатскую я защитил в 30 лет, а докторскую в 37), хотел и мог делать что-то. Я был удачлив, у меня "получалось"; но пришлось впрягаться в работу, где нет ни покоя, ни регулярности, ни основы для самоуважения. В доперестроечное время нужно было обладать особым талантом, чтобы всегда быть "на плаву". Все нужно было доставать, пробивать и даже выцыганивать. Нужно было умело выстраивать "личные контакты" по всем управленческим и снабженческим вертикалям и горизонталям. Методом ККБ ("коньяк", "конфеты", "букеты") я не владел т.к. с уважением относился к официально провозглашаемым "нормам морали". В то же время в ректорате, да и в министерстве, ценили пробивных и хватких мужиков. Типичное присловье начальства в те годы: "ищите варианты". В переводе с фарисейско-византийской фени это означало: "делай, что хочешь, но не попадайся". Разумеется, это не касалось прямого стяжательства, воровства или взяточничества, тогда еще было немало рыцарей идеи. Имелись в виду не столь злостные прегрешения, которые квалифицировались как "нарушение финансовой дисциплины" или "нарушение штатного расписания". За это не отдавали под суд и даже не часто увольняли, но почти наверняка можно было стать жертвой административного гнева как высшей стадии административного восторга ("разнос", "втык", выговор и т.п.).
    Итак, лучшие годы ушли на построение развитого социализма, и я отчетливо понял: теперь что-то (по Бердяеву) я делать уже не смогу никогда. Но за эти годы я приобрел неплохие навыки в педагогической работе (спасибо Евгению Ивановичу Крылову). Я стал более уверенно говорить и рассуждать о чем-то, выуживая эти сведения из "бурного и бескрайнего моря житейского". И ведь было и есть, что и откуда выуживать: я обратил внимание на то, что почти все творцы современной науки ("естественники" в первую очередь) после творческого этапа своей деятельности (когда они говорили и писали что-то) вступали на этап жреческий. Они начинали служить своей идее и идеям своей корпорации, т.е. говорить и писать о чем-то. Это бесценные тексты - сборники и монографии первопроходцев (пионеров) науки, написанные ими в жреческий период их жизни. Вот несколько примеров: сборник работ А. Пуанкаре "О науке", "Революция в физике" Луи де Бройля, "Физика и философия. Часть и целое" В. Гейзенберга, "Физика и реальность" А. Эйнштейна, методологические и исторические труды по математике Г. Вейля, Р. Куранта, М. Клайна, Д. Пойа. Избранные труды мировых ученых, выходившие в серии "Классики науки", включали работы как про что-то, так и о чем-то. Например, второй том двухтомника Н. Бора был почти полностью составлен из работ "жреческого жанра". К сожалению, отечественные авторы, даже масштаба П.Л. Капицы, не оставили нам столь же "высокопитательной" литературы, хотя их трудно упрекать в этом. Трагифарс "борьбы против чего-то там" в генетике, кибернетике, квантовой химии, не говоря уж о гуманитарных науках, где "специалистов по общим вопросам" всегда было много, был сыгран на глазах послевоенных поколений советских ученых. Иными словами, разыгрывалась социокультурная басня в лицах. Известно, что басня всегда завершается моралью. А мораль сей басни такова: с корифеем всех наук и всех видов мыследеятельности и искусств расходиться во мнении не смей. Осилив еще в студенческие годы книжку Дьердя Пойа "Математика и правдоподобные рассуждения", я начал интересоваться методологической литературой (именно методологической, а не методической!) в области естественных наук, той самой, которую я называю жреческой. В послеперестроечное время стала выходить добротная литература (в основном - классики, которых на Западе, да и в Японии давно уже проглотили и переварили). В наших условиях она возникла, как свет угасшей звезды. Это книги Витгенштейна, Карнапа, Ясперса, Рассела, Поппера и других выдающихся мыслителей, о которых люди моего поколения, изучая в свое время науки идейно-политического цикла, удостаивались знать только то, что они (эти авторы) всегда либо что-то недопонимали, либо что-то "абсолютизировали", а в целом - как ни крути - со всех сторон представали философскими идеалистами, не понимающими вполне диалектики.
    Именно эта литература, поздно пришедшая ко мне, возбудила у меня интерес к разделам науки, дающим осмысленные ответы не только на вопросы "что?" , "как?", "каким образом?", но и "почему?". Это увлечение позже мне сильно помогло. Заниматься инженерными задачами в области обезвреживания радиоактивных отходов и даже любимой мной радиоэкологией я уже продуктивно не мог, не успевал следить за информацией. Но главное - я не уверенно ощущал себя среди приборов, аппаратов, схем и т.п. Это тот инженерно-технический мир, который на лабораторном жаргоне называют "железками". В главном катехизесе технологов, называемым "Процессы и аппараты", я что-то понимал, и, может быть, еще понимаю только в разделе процессов. Но с аппаратами мне везло меньше. Дело в том, что по виду склонностей к деятельности я не могу считать себя ни экспериментатором, ни теоретиком, ни - тем более - организатором или менеджером. Скорей всего я интерпретатор. Вот почему мир идей Рассела, Тулмина, Поппера, Куна и Лакатоша (Лакатоса) стал мне близок. И когда в начале 90-х годов меня пригласили поработать с учителями в ИУУ (Институт усовершенствования учителей, позже был преобразован в ИРРО - Институт развития регионального образования), я стал проводить там занятия с учителями естественных наук и математики по межпредметным проблемам (концепции естествознания, общая и прикладная экология, история и методология науки и др.). Очень жаль, что ИРРО сейчас превратился в некий инструмент управления образовательным процессом (по сути вспомогательной структурой областного министерства), а не местом, где учителя школ города и области могли бы пополнять свои знания, расширять кругозор и развивать навыки междисциплинарного дискурса. Проработав по совместительству десять лет в этом институте, испытав на себе последствия смены за этот срок пяти директоров и, соответственно, пяти управленческих стратегий, я из этого заведения ушел. Тем не менее, на основании опыта работы в ИРРО в свое время я написал первое в своей жизни методологическое эссе, которое было издано Департаментом народного образования Свердловской области (предшественник Министерства) в 1994 году. (Егоров Ю.В. Предисловие и Возвращение естествознания/Естествознание и прикладная экология (очерки междисциплинарных проблем). Екатеринбург: ИРРО, 1994. С. 3-50). В 1998 году я вместе с Л.Н. Аркавенко опубликовал в издательстве "Сократ" небольшую книжку "Введение в методологию науки" (в серии "Библиотека учителя"), а в 2000 году при моем участии вышло учебное пособие "Урал и экология", изданное Банком культурной информации (г. Екатеринбург) в серии "Природа Урала". Второе издание этой книги вышло в 2001 году.
    После серии этих публикаций по методологии науки и педагогике (здесь не упомянуты статьи в периодической печати) я на собственной практике понял, что и в науке могут быть партизанские методы. Неужели великий русский хирург Пирогов, которого историки науки почитают и как выдающегося педагога, испрашивал у какого-нибудь вышестоящего (вышевосседающего) образовательного чиновника право на научно-педагогическую деятельность и высказывания мировоззренческого характера? Неужели математик Людвиг Витгенштейн где-то проходил курсы повышения квалификации с целью получения права высказываться по проблемам теории познания?
Портрет
Кафедра радиохимии и прикладной экологии 2011 год
    Рассказывают, что некогда какой-то светский щеголь увидел Ломоносова на официальном приеме в одном из дворцов Петербурга и задал ему вопрос, каким образом он стал вхож в высшее общество? Ведь у Вас нет знатных предков? На это Ломоносов ответил, что он сам знатный предок.
    Это, разумеется, великие примеры. Но недосягаемость подобных результатов для большинства "рядовых умственного труда" не должна никого обескураживать.
    Не надо предвосхищать их итоги, надо подражать их дерзновению.
В одном из интервью академик А.Н. Яковлев("прораб перестройки") на вопрос о том, как он пишет свои статьи и книги, ответил прямо и просто: "Если я что-нибудь знаю, то сажусь и пишу". Но люди моего поколения еще не все и не совсем освободились от условного рефлекса, который можно описать на псевдонаучном жаргоне, например, так: "условный рефлекс реагирования на сигналы, идущие из надсистемы идейно-политического регулирования и формирующие морально-политический облик строителя нового общества". Начиная что-то, даже на уровне замысла, люди этой выучки ждут разрешения и порой сами ищут "разрешителей", которые подписали бы им сертификаты, лицензии, рецензии, рекомендации, экспертизы и т.п., хотя все прекрасно понимают, что все это можно просто купить. Разрешительный принцип ничему не дает гарантию. Как можно купить "липовый" сертификат, так можно столкнуться и с бестолковым рецензентом. ("А судьи кто?" - один из трех классических вопросов в российской жизни наряду с "что делать?" и "кто виноват?"). Даже великий Георг Ом, некогда всего лишь немецкий школьный учитель, сын слесаря, опубликовавший свои результаты в 1826 г., что не только привело к глубокому пониманию электрических явлений, но создало базу "бурного" (как любят выражаться студенты, пишущие рефераты) развития электротехники, "удостоился" отрицательного отзыва министра просвещения. В этой рецензии министр высказал мнение, что "физик, проповедующий подобную ересь, недостоин преподавать естественные науки". И Ом потерял должность. Интересно, есть ли сейчас на свете хоть один человек, знающий имя этого министра?
   
   
Так уж получилось, что последние 10-15 лет я стал партизанскими методами осваивать жреческий путь в естествознании. У меня накопился внушительный объем текстов (конспектов и др.) в жанре "о чем-то". Такого рода тексты (энциклопедии, хрестоматии, обзоры, словари, справочники, даже цитатники), будучи совершенно вторичными, тем не менее не только имеют право на существование, но сейчас и очень востребованы. Это - "концентраты, галеты и сухофрукты" мировой мысли. В этом нет ничего плохого, нужно следить только за тем, чтобы эта продукция была произведена из высококачественного сырья. Не знаю, как это вышло (сам я не умею преодолевать препятствия в вертикали власти), но мне и моим бывшим коллегам по ИРРО предложили написать словарь-справочник по химии для школьников, который мы вскоре издали (Аркавенко Л.Н., Белоусова О.А., Егоров Ю.В., Осипова О.А. Словарь-справочник по химии для школьников. Екатеринбург: У-Фактория, 2001). Окрыленные этим успехом, мы с благословения издательства "Сократ" подготовили словарь-справочник по естествознанию объемом аж в 45 авторских листов. Он уже три года лежит в издательстве без движения, хотя у нас оформлен договор: нет источников финансирования. В сущности главное сделано: текст, электронная версия, рецензии, отзыв, корректура, но нет бумаги...
    Я не вижу здесь присутствия логики здравого смысла, хотя совсем недавно именно это словосочетание мне встречалось в листовках, газетах, плакатах, размноженных чудовищными тиражами, на что пошли сотни гектаров русского леса. Но как сказал недавно Владимир Вишневский, немногословный наш пиит, - " мне пессимистом поздно быть " .

    Про учителей вспоминают потом. Сейчас я понял, что мои учителя сказали мне только одно: - Мы в тебя поверили. Дальше иди сам. Делай, что умеешь, но и говори только то, что знаешь. Тогда и тебя кто-нибудь когда-нибудь тоже назовет учителем.

    Так может быть именно в этом и заключается логика здравого смысла ?
Книга " Волны памяти "


     Издательство " DiaKon * ДиаКон" Инициатор проекта       Яремко А.Н.